Лея быстро вошла во двор, и, увидела полуоткрытую дверь в комнату. "Ушел уже, что ли, Авраам, — нахмурилась женщина. "Так дождь такой, у меня платье все промокло. Должно быть, отпустили их. Он, наверное, на молитве сейчас".
Женщина спустилась по лестнице и встала на пороге. "Нет, — подумала она, — этого нет. Я этого не вижу. Сейчас я закрою глаза и все исчезнет. Пожалуйста".
Она подняла веки и, заставив себя посмотреть в сторону кровати, встретилась с торжествующим взглядом серых глаз. Девушка стояла на четвереньках, на стройной шее раскачивался золотой медальон. Она, застонав, смешливо выдохнула: "Госпожа Судакова…"
— Ничего этому Пьетро нельзя поручить, — зло подумала Ева. "Папа же ему велел — плеснуть ей витриолом в лицо. Ладно, медальон у меня, пора и убираться отсюда. Избавимся от Пьетро, я заполучу Теодора, и мы уедем".
— Нельзя на это смотреть, — велела себя Лея. Тихо, одними губами, опустив голову, она проговорила: "Авраам…"
Он даже не слышал ее. Он притянул к себе девушку, и, поставив ее на колени, сладко застонав, шепнул ей что-то на ухо. "Да! — засмеялась Ева. Лея, захлопнув за собой дверь — села на ступени лестницы, накрывшись влажной шалью, дрожа от холода.
Она услышала, как прошуршало рядом платье. Девичий голос издевательски сказал: "Ваш муж сыт, госпожа Судакова, он отлично пообедал. Всего хорошего".
Ворота закрылись. Лея, с трудом поднявшись, зашла в свой дом.
Ева пробежала мимо Яффских ворот. Шлепая промокшими ногами по лужам, она нырнула в пустой проулок, что вел к дому отца. Серые, тяжелые тучи на мгновение осветились белой, мертвенной вспышкой. Ева увидела, как ветер срывает черепицу со здания неподалеку. Канавы переливались через край. Она, оскальзываясь, спустившись по мокрой лестнице — оказалась в объятьях отца.
— Молодец, — тихо сказал Александр, целуя ее. "Ты у меня молодец".
Он снял с шеи дочери золотой медальон. Закрыв дверь комнаты, любуясь им, Горовиц услышал тяжелое дыхание дочери: "Пьетро ничего не смог".
— Слабак, — презрительно сказал Горовиц, снимая с девушки влажное платье. "Ничего, я от него избавлюсь, как только он тут появится". Он закутал обнаженную дочь в холщовую простыню: "Посиди, высохни. Мне надо кое-что сделать".
Ева опустилась на тюфяк. Отпив вина, подбросив спелое яблоко, она весело рассмеялась. Вдоль стены горели свечи. Отец, нагнувшись, поцеловал ее в лоб: "Сначала я займусь Судаковым, а потом, голубка — приведу к тебе твоего Теодора. Ну а потом, — он погладил медальон, — когда будем уезжать — снесем с лица земли этот городишко".
— Папа, — Ева перевернулась на живот и поболтала ногами в воздухе, — а сюда молния не ударит?
В открытое окно были видны бесконечные стрелы, бившие в окрестные холмы. В воздухе пахло чем-то свежим. Александр усмехнулся: "Скоро увидишь". Он скрылся в нише, задернув за собой бархатную занавеску.
Исаак посмотрел на зятя, что сидел перед ним, опустив голову. Вслушиваясь в завывания ветра, он тяжело вздохнул: "Значит, прав был Иосиф. Я сделал ошибку — мне ее и надо исправлять".
— Она убирала у нас, — мужчина так и смотрел на стопку книг, аккуратно сложенную на крае стола. "Убирала, а когда я вернулся — шкатулка была открыта и валялась на полу. Медальона уже не было".
— Он у нее на шее висел, — подумал Степан. "Все время, пока я…, А я и не заметил. Впрочем, об этом и не думал тогда. Господи, что же я сделал…"
За окном шумел ливень. Степан вспомнил темные, бесстрастные глаза жены. "Сходи за детьми, пожалуйста, — попросила она, пройдя к очагу. "Они у моего отца. Им есть пора".
— Лея, — он оглядел разбросанную постель. Наскоро одевшись, зайдя за перегородку, она увидел, как жена ставит на огонь медную кастрюлю. "Мне надо молока согреть, для Ханеле. Я тут… — ее голос, на мгновение, задрожал, — приберу, Ханеле ничего не увидит. Иди, пожалуйста, Авраам".
Он посмотрел на промокшее, мешковатое платье, на туго завязанный вокруг головы платок, на ее усталое лицо, и еще раз повторил: "Лея…"
— Моше может проснуться и заплакать, — жена медленно, аккуратно помешивала молоко. "Ханеле там одна. Она и так испугалась, когда…"
— Что? — спросил Степан, вынимая ложку из ее руки. Жена вздрогнула: "Ничего. На улице испугалась. Там человек был, не еврей. Она расскажет тебе".
Он положил ложку на кухонный стол и тихо, неслышно вышел из комнаты. Лея посмотрела ему вслед. Заставив себя удержаться на ногах, женщина наклонилась над кастрюлей.
Исаак посмотрел в серые глаза зятя: "А я ведь знал. Знал, чувствовал, что это — не он. Потом Аарона увидел — и сразу все стало понятно. А этот, — он вздохнул и поднялся, — этот — просто человек. Впрочем, я тоже. И Горовиц, хоть у него и амулет сейчас — тоже человек. Вот и посмотрим, кто из нас сильнее".
Исаак оглядел кабинет. Сняв с верхней полки какую-то маленькую, в ладонь, рукописную тетрадь, он положил ее во внутренний карман сюртука.
— Ты вот что, — сказал он зятю, закуривая, — ты к семье своей иди, побудь с ними. Занятий все равно сегодня не будет. Еще хорошо, что дети успели по домам разбежаться.
— Почему не будет? — недоумевающее спросил Степан. Исаак указал трубкой на двор. Степан, приподнявшись, спросил: "Что это?"
Холодный, мертвенный блеск рассыпался на тысячи искр. Горящий огненный шар, что, за мгновение до этого висел в воздухе — исчез. Исаак вспомнил родословное древо. Он, напоследок, затянулся трубкой:
— Вот оно как, значит. Из Польши этот амулет привезли. Слухи верными оказались. Хорошо, что Мирьям Горовиц, урожденная Судакова, только один такой написала. С несколькими я бы не справился, — мужчина выбил трубку и вслух заметил:
— Это, дорогой мой, Александр Горовиц меня напугать хочет. Ты помни, — он надел черную шляпу, — амулет потом Ханеле верни, он ее — по праву. Пусть детям своим отдаст. Все, — он коротко потрепал Степана по плечу, — мне пора. Ты к жене своей возвращайся.
Выходя в коридор, Исаак сжал кулаки: "Один раз. Я знаю, что я обещал таким не заниматься, но ведь никто, кроме меня, не сможет его остановить"
Зять догнал его во дворе, и, схватив за рукав сюртука, крикнул: "Я с вами!"
Судаков повернулся: "Тебе туда нельзя. Никому нельзя. Мне можно, и еще одному человеку, что в Лондоне живет. И все. Домой отправляйся, я сказал, — Судаков вышел в открытые ворота. Степан, глядя на то, как он спускается к Стене, стоя под бесконечным, непрекращающимся дождем — увидел молнии, что, казалось, освещали все небо.
— И я видел, и вот, бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него, а из средины его как бы свет пламени из средины огня, — вспомнил Степан. Небо на востоке — темное, покрытое грозовыми тучами, — озарила багровая, яркая вспышка, раздался треск грома. Дождь полил еще сильнее.